Реквием по братве - Страница 89

Попасть к Туеросову на прием для рядового сотрудника было либо невероятным везением, либо означало конец карьеры. Внешне Халим Олегович не представлял из себя ничего выдающегося: невзрачный пухлый мужичок с козлиной бородкой а-ля дедушка Калинин и с миндалевидными, печальными глазами, как у человека, который вечно удручен неведомым для большинства замогильным знанием. Во время публичных выступлений эти чудесные глаза начинали фосфоресцировать, словно желто-алые угольки из разворошенного пепла. Говорили, что в отношениях с дамами Ту-еросов неукротим, как инквизитор, и не терпит никаких компромиссов. Если на глаза ему попадалась новенькая сотрудница студии не старше семидесяти лет, он попросту хватал ее за волосы и тащил к себе в кабинет. Своей секретарше, привыкшей к его причудам, на ходу бросал всегда одну и ту же фразу: «Надо проверить, какая у ней дикция». Про его любовные подвиги складывали легенды, и обожествлявшие Туеросова телевизионные дивы наградили его ласковыми прозвищами «Гинеколог» и «Сортир-бой». Последнее прозвище было связано с тем, что однажды Халим Олегович погнался по коридору за молоденькой, шустрой практиканткой, а та спряталась от него в туалете, где он и оприходовал ее прямо на толчке, в присутствии знаменитой, всенародно любимой еще с советских времен дикторши Л. С дикторшей случился нервический припадок, и вскоре она подала на Халима Олеговича в суд, требуя возмещения морального убытка. Суд Туеросов выиграл, выступив с блестящей речью, в которой доказал как дважды два, что дело, затеянное против него, является сугубо политическим и инспирировано в недрах либо «Отечества», либо КПРФ. Оказалось, что дикторшу Л. выкинули со студии лет десять назад за связь с гэкачепистами, и на телевидение она проникала, пользуясь поддельным пропуском, лишь для того, чтобы попрошайничать. Несколько раз Халим Олегович из гуманитарного сострадания подкидывал ей мелочишку на пропитание, но предупреждал, чтобы она не шаталась по коридорам со своей коммунячьей рожей, потому что на студию нередко заглядывали иностранцы, а то и представители администрации президента, люди, как известно, чрезвычайно щепетильные в нравственных вопросах. Гнусное обвинение, которое обрушила на него неблагодарная дикторша Л., есть не что иное, как попытка взять идеологический реванш, но, сказал Халим Олегович, он вполне понимает сумеречное состояние умственно неполноценной женщины и не питает к ней зла, лишь просит высокий суд направить ее на лечение в одну из благотворительных психушек. В качестве свидетельницы вызвали практикантку, которая почему-то явилась для дачи показаний в разорванной юбке и с забинтованной головой. Девушка взволнованно, обливаясь слезами, рассказала, что если что-то и было между ней и Халимом Олеговичем, то она этого не помнит, а самого Халима Олеговича почитает выше чем отца родного, и вот эту замечательную юбку со следами любви отныне будет хранить как святую реликвию.

Естественно, суд удовлетворил благородную просьбу телемагната, и безумно хохочущую дикторшу Л. увезли из зала суда в черном воронке, но куда — неизвестно. На другой день демократическая пресса отозвалась на политический процесс восторженными откликами, в которых Туе-росова сравнивали с врагом Карфагена непримиримым Катоном и одновременно с совестью нации, великим чеченским правозащитником Сергеем Ковалевым.

Три года назад, когда Таина только появилась на телевидении, она отделалась от неумолимых ухаживаний «Гинеколога» довольно примитивным трюком: сунула ему заранее приготовленную справку, где было написано, что она с десятилетнего возраста страдает особо острой формой ВИЧ-инфекции. Туеросов в справке усомнился, но все же не рискнул удостовериться. При встречах Халим Олегович всегда ехидно спрашивал: «Думаешь, провела старика, стрекоза?!» На что Таина застенчиво отвечала: «Я не против, господин Туеросов, но поручиться ни за что не могу».

В кабинете у него она очутилась в первый раз. Халим Олегович не предложил ей сесть, несколько минут хмуро ее разглядывал. Потом сказал:

— Ну что, девочка, дать тебе шанс?

Таина зарделась смущенно.

— Век буду благодарна, Халим Олегович.

— При одном условии.

Сияющей улыбкой и выпячиванием груди Таина изобразила полную готовность соответствовать.

— Признайся, справка у тебя липовая?

Девушка покраснела пуще прежнего.

— Откуда же мне знать, Халим Олегович. Диспансер выдал, а уж как они их там шлепают…

— Когда последний раз проверялась?

— В прошлом году.

— Я почему интересуюсь, Букина, как-то чудно получается… Выходит, ты с десяти лет любовью не занималась?

— Я вообще этим не занималась, — Таина стала пунцовая, как роза Каира. — Меня заразили у стоматолога.

Туеросов недоверчиво следил за ее гримасами.

— Хорошо, дам телефон, проверишься у моего специалиста. Не возражаешь?

— Как вам будет угодно.

— Теперь второе. Напомни, кто тебя рекомендовал на студию?

— Господин Хмелевский звонил тогдашнему директору.

— Сам Александр Давыдович?

— Да.

— За что же тебе такая честь?

— Родственные связи, Халим Олегович. Дальние.

— Его ты тоже динамила?

— Если не верите, зачем спрашивать? — слегка надерзила Таина.

Туеросов поманил ее к себе, усадил на колени, потискал груди, ущипнув за сосок.

— Ах, черт! Верно говорят, близок локоть, а не укусишь… Я бы, может, и рискнул, но у меня обязанности — перед семьей, перед государством.